Бабка велела девчонке идти к себе домой, а меня позвала в дом. Я взял ведро с водой и занёс в избу.

Я не знал, как себя вести. Скорей обнять её и прижать к груди, как я это видел в своём воображении, пронизывающем все эти годы, или же впечатать её в стену за то, что изуродовала моё детство и, по сути, всю жизнь. Ведь за все эти годы у меня не появилось ни одного друга, который был бы из полной добропорядочной семьи, ни одной подруги из светского общества. Я всю жизнь общался с такими же забытыми и брошенными в той или иной степени людьми. Я был никем, и вырос никем. Служащий на вахте городского аэропорта – это не то будущее, о котором я мечтал. Что я видел на свете? Чего я достиг? Да у меня на роже написано было всю жизнь «Забытый Богом неудачник». Так что теперь мне делать?

Мать тоже не знала, как себя вести. Я видел, что она читает каждую мою мысль, она то и дело взглядывала в мои глаза, и тут же опускала взгляд в пол. Она села на диван, предложила мне сесть рядом, но я сел напротив неё на пол. По комнате разлилась молчаливая тоскливая секундная нота, которая показалась вечностью.

- Ну, рассказывай, - тихим, но твёрдым голосом обратился к матери я.

Мать молчала. Она не смотрела на меня, сидела, не шевелясь, и не знала, куда бы провалиться, от этой тяжелейшей ситуации. Сквозь слёзы и судорожное потряхивание всего организма она только и повторяла дрожащим голосом: «Виталик….. мой Виталик… мой сынок… мой… живой».

Смешанные чувства полыхали во мне. И вроде бы подойти, успокоить, но не слушаются руки и ноги. Сижу на полу, смотрю, слушаю.

- Ты, должно быть, меня ненавидишь, - скрипучим голосом промолвила она…

Я, молча, смотрел на мать, не поддерживая диалог.

- Как ты нашёл меня?

- Неважно, - отрезал я, – ты расскажи, зачем жизнь искалечила себе и мне? Ты ведь прекрасно знаешь, что я жажду от тебя услышать, так чего ты ждёшь? Про себя, про отца моего, про меня, ну? Я сорок лет не знаю, кто я,  зачем живу и за что я так живу.

- Синицын Игорь Леонидович – так звали твоего отца. Мы прожили в браке четыре года, потом появился ты. И, наверное, это было последнее радостное событие в нашей жизни.

Мать встала, подошла ко мне и села рядом на пол.

- Ты не думай, я не просто так отдала тебя в интернат. Твой отец хотел, чтобы ты рос в обеспеченной семье, не знающей бедности. Он поставил на карту всё, что мы имели, я об этом не знала, иначе, конечно, остановила бы, но он проигрался по-крупному. Люди, на которых он рассчитывал, подвели его и скрылись с взятыми за свои услуги деньгами, а мы остались без жилья, машины и средств существования. Забрали всё. У отца после этого началось помутнение рассудка, его поместили в психиатрическую лечебницу.

Мама положила свою руку на мою и продолжила.

- Я не могла найти жильё, с работы я уволилась за месяц до этой истории, а новую ещё не нашла, и поэтому пришлось отдать тебя в интернат, сама же я уехала в объединённые  арабские эмираты на заработки. Я не хотела, чтобы ты знал, кем я там работала, что я там делала, но я делала всё, чтобы заработать хоть на маленькую комнатку и вернуться за тобой. Когда же я вернулась, тебя уже не было в интернате. Информацию о тебе мне никто не дал. Самостоятельные поиски ни к чему не привели.

- Да, я в двенадцать лет сильно заболел, и меня увезли в лечебницу в Москву. Там я пробыл около полугода. Потом привезли в тамошний интернат, где я и закончил лечение и обучение. Сюда, в свой родной город я вернулся только через пять лет, в Москве места мне не нашлось. Там очень дорого жить и очень сложно существовать, особенно когда у тебя никого нет.

- Значит, ты был в Москве, когда я искала тебя здесь.

- Ну, а где твоя квартира-то, на заработки которой ты уезжала?

- Я не купила квартиру, приехала, кинулась тебя искать, не нашла, уехала подальше от людей, от городской суеты и обосновалась здесь. Здесь же устроилась на ферму. Платили, конечно, крохи, но мне одной много не надо, хватало. Я ходила в интернат каждую неделю в течение двух лет, никто ничего так и не сказал, никакой информации о тебе так и не появилось. И я жила ни жива, ни мертва, в поисках тебя и неведении того, где ты и жив ли ты вообще. Заезжала периодически к твоему отцу, но ему становилось только хуже, хотя, странного здесь мало, от их успокаивающих препаратов лучше никому ещё не становилось. Лет двадцать уже, как отъездилась к нему. Он умер, а у меня после этого сильно пошатнулось здоровье. Много всего врачи говорили, отправляли в клиники столичные, но у меня уже и денег на лечение не оставалось, да и лечиться не хотелось.

Мама погладила рукой меня по плечу и тихонечко сквозь слёзы промолвила: «А я знала, я знала, что ты жив, чувствовала, и, конечно, надеялась, пусть на короткую, но встречу, хоть на миг взглянуть в твои глаза, а увидев тебя сегодня – не сразу поняла, кто передо мной».

У неё хлынули слёзы, куда большим потоком, я обнял её и сказал: «Ну ладно, ладно, дождалась ведь всё-таки. Теперь всё будет по-другому».